Кто любил, уж тот любить не может, Кто сгорел, того не подожжешь.
Прости нас, славная Столица,
За то, что мы пока скрипим,
За то, что не смогли смириться…,
За то, что есть и пить хотим,
За то, что мы еще плодимся
Законам логики вразрез,
За то, что вечно суетимся,
За то, что дышим, наконец.
Особо нас прости, родная,
За наших жалких стариков –
Тех, что, бутылки собирая,
Бредут вдоль стен твоих домов.
Прости нам наши колымаги.
Таких, ведь, в мире не найдешь!
Они – как кляксы на бумаге,
Попавшей под осенний дождь.
Мешают, лезут под колеса
Твоих роскошнейших авто….
Прости! Но спросим мы сквозь слезы:
Ну что нам делать? Слышишь? Что?!
Ведь нас пока что очень много:
Пятнадцать лет – увы, не срок.
Суди нас, но не слишком строго.
Придется потерпеть чуток!..
Займись пока своим убранством.
Дворцы из золота построй.
А мы всерьез займемся пьянством,
И все – на кладбище, гурьбой.
Мы станем удобреньем скоро.
А ты, родная, не грусти!..
Уйдем без ссоры и без спора.
Нам – вымирать. Тебе – цвести!..
За то, что мы пока скрипим,
За то, что не смогли смириться…,
За то, что есть и пить хотим,
За то, что мы еще плодимся
Законам логики вразрез,
За то, что вечно суетимся,
За то, что дышим, наконец.
Особо нас прости, родная,
За наших жалких стариков –
Тех, что, бутылки собирая,
Бредут вдоль стен твоих домов.
Прости нам наши колымаги.
Таких, ведь, в мире не найдешь!
Они – как кляксы на бумаге,
Попавшей под осенний дождь.
Мешают, лезут под колеса
Твоих роскошнейших авто….
Прости! Но спросим мы сквозь слезы:
Ну что нам делать? Слышишь? Что?!
Ведь нас пока что очень много:
Пятнадцать лет – увы, не срок.
Суди нас, но не слишком строго.
Придется потерпеть чуток!..
Займись пока своим убранством.
Дворцы из золота построй.
А мы всерьез займемся пьянством,
И все – на кладбище, гурьбой.
Мы станем удобреньем скоро.
А ты, родная, не грусти!..
Уйдем без ссоры и без спора.
Нам – вымирать. Тебе – цвести!..